Психоневрологический интернат, который находится на линии фронта в Попасной, пережил многое: его обстреливали, после чего даже пришлось вывезти больных. Он потерял трех директоров, двое из которых успели сбежать в «ЛНР». Его жителей разлучали друг с другом больше чем на год.
Тут есть свой «Чак Норрис», спортсмены, праздники, а персонал уже не помнит обстрелов, последствия которых видны только на дырявой стали забора и гаража.
Теперь интернат пытается вернуться к довоенным реалиям: люди в своих комнатах играют в карты и нарды. Некоторые помогают застеклить корпусы, пострадавшие от обстрела, некоторые — женятся.
Громадське побывало в интернате, поговорило с его жителями и новым директором Александром Колесником, которого в тот же день арестовали за взятку в 50 тысяч гривен.

Из Северодонецка приезжаем по графику. На часах 15:45. Машина упирается в ворота, рядом — кукурузное поле. На зубах скрипит пыль блокпостов, которые пришлось преодолеть.

Улица Полевая, это за Попасной, почти на линии фронта. Перед КПП — стоянка.
— Вы к кому-й-то? Тут никого уже нет, — кричит мужчина в тенниске индейской расцветки, какие были модными в 90-х.
Он высунулся из калитки, но выходить не решается. За него прячется девушка.
— Ребята, поздно уже. Наберите директора, он все пояснит.

Звоним. Директор берет трубку с первого гудка: «Приезжайте в Попасную».

Через полчаса встречаемся с ним возле Дома Культуры.
— Не, не, не, сегодня в интернат не попадете. Уже 4 часа дня — вечер, все закрыто. Никто не работает, — объясняет Александр.
Оказывается, после 16:00 в интернате остаются только дежурные.
— Приходите завтра, я все вам покажу. И инструктаж, — кх, кх, — то есть планерку-совещание проведу, и может даже на обед попадете, — обещает он.

Едем обратно, в Северодонецк. За пределами Попасной дороги превращаются в коллажи постмодернистов. Ровный асфальт сменяется лоскутным одеялом из травы, земли и торчащих арматурин.

На следущее утро снова подъезжаем к КПП. Нам открывает тот же мужчина. За дверью он больше не прячется, даже пытается улыбаться. Вместо вчерашней аляповатой тенниски на нем пиджак.
— Проходите, мы вас уже заждались.

Идем по территории интерната. На дорожках причесанные подопечные машут нам руками.

У директора в кабинете наскоро сделанный завтрак: аквариум с конфетами, бутылки с водой и стаканы. Осматриваюсь: плазма, шкаф, папки с бумагами. Не очень похоже на рабочий кабинет руководителя большого интерната.

— Что именно вам интересно? — спрашивает Александр. — Может вы хотите поговорить с социальным педагогом? Или с культурным организатором? Может, с главным бухгалтером? Директором по УВЧ или по КВЧ? Или, например, вы хотите в ЦЧК?
— Мне бы, — говорю, — с жителями интерната пообщаться.
— Конечно. Но сначала поговорите с социальным педагогом. Культурным организатором. Главным бухгалтером. Директором по УВЧ или директором по КВЧ. Ну и зайдите в ЦЧК. Тогда картина будет полной.
Ладно, думаю, давайте играть по вашим правилам:
— Кто там первый в списке?

Первым оказывается старший социальный работник Сергей Лазаренко. Идём с директором в его кабинет. Нас сопровождает охрана — пара крепких молчаливых санитаров.

— Я тут давно. Даже не помню уже сколько. А в самой системе еще дольше, — с ходу начинает объяснять Лазаренко. — Вот раньше как было?..
— Как? — спрашиваю.
— А так, что указа про «підхід фахівців» не было…
Дальше социальный работник путано объясняет, как ему помог указ от 2016 года. На стол летят какие-то подшитые серыми нитками тома. Демонстрируются эталоны из палаты мер и весов — директивы, по которым он ухаживает за больными.

— Кто у вас самый интересный подопечный? — спрашиваю.
— А вот это — не моя парафия, — уверяет Лазаренко. И зачем-то меняет тему разговора. — Я вот, знаете, эвакуацию помню.
— Расскажете?
— Трое сотрудников у нас погибли. Тут стояла ствольная артиллерия, люди под обстрелами ходили на работу — процентов 80% так поступали. Я не ожидал от некоторых, что они будут приходить сюда, кормить больных и ухаживать за ними.
Сейчас тут вокруг по полям столько неразорвавшихся снарядов. От «Градов», минометов. Пережили мы страшное. Пока вывозили – автобусы шатало взрывной волной. Из персонала тоже есть те, кто уехал после этого всего. Не захотели возвращаться. Сотрудница отдела кадров мужа потеряла, он пекарем работал. Туда снаряд прилетел, 120 мина. Заведующая хозяйством потеряла внучку.
А повар у нас на глазах погибла. Мы остановились, замерли и не знали что делать. Военные кричали: «Ребята, не стойте, вывозим, нас сейчас всех тут убьет».

По словам Лазаренко, Попасная теперь спокойный город, а на улицах даже появились дети, чего еще и год назад представить было нельзя.

— Сейчас мы что можем — ремонтируем. Стекла, двери, крышу кроем. Потому что уже спокойно. Дети уже вечером выходят на улицу с родителями гулять. Ещё недавно вы такого не увидели бы, — говорит он.

Прощаемся с Лазаренко и идём с директором назад в его кабинет — там нас уже ждет культурный организатор. По дороге захожу в туалет. Один из санитаров ускоряется, заходит следом и становится у стены.
— Делайте, что вам надо, не обращайте внимания, — успокаивает. — Я просто прослежу, чтобы вы тут не фотографировали.

— Я тут концерты организовываю. Им нравится. Обстрелов не помню, меня тогда не было, но вот они — травмированы. Много людей, много судеб... — объясняет культработник Ольга Черниченко.
В интернате девушка работает полгода. К нашему приезду она надела вышиванку. Отмечаю, что бейджик приколот вверх ногами.
— Я раньше плакать хотела. Домой приходила и хотелось рыдать. А теперь привыкла.

Рассказывая про интернат, Ольга время от времени косится на Александра — как будто бы сверяется. В конце рассказа резюмирует:
— Слава Богу, наш директор всего добился, все сделал, и еда теперь нормальная, и зарплата.

— Сфоткай меня? Это будет нашей тайной. Только этим не говори, — мужчина в синем спортивном костюме кивает в сторону санитаров.
Затем садится на диван и принимает карикатурную позу, подобную тем, которые можно увидеть на фотографиях 19 века.
— Ну же, снимай!

После всех обстоятельных рассказов о планах, разнарядках и таблицах директор отпускает нас прогуляться по интернату. Сопровождают нас Ольга и все те же санитары.

Идем по темному коридору. Замечаю комнату, внутри которой стоят тренажеры.
— Тут у нас Серега занимается. Он — качек. Как не придешь, на тренажерах висит, — объясняет Ольга.
Серега появляется следом — подъезжает на инвалидной коляске.
— Сереж, покажи, как ты тут упражняешься, — улыбается Ольга.
Сережа кивает и направляется к велосипедному тренажеру. Неловкая возня — и он, таки, забирается на него. Хватается за руль, замирает и — смотрит на Ольгу.
— Молодец, Сережа! — вздыхает девушка.

Я осматриваюсь. Замечаю, что большая часть тренажеров обмотана пленкой: судя по всему, ими никто не пользуется, а сама комната опечатана и открывается только во время приезда комиссий. Серега стыдливо смотрит в сторону воспитателя: «Что не так? Я делал все, как сказали».
— Пойдемте отсюда, — Ольга тянет меня за руку. — Вы его пугаете.

— Когда привезли, я очень плохо ходила. Точнее, совсем не ходила. Потом встретила Сашу. Он подошел ко мне и говорит: «Можно с вами познакомиться? — рассказывает Света.
Она тут с 2010 года, Саша приехал сюда еще раньше. Свету привезли в состоянии, когда она не могла ходить. Саша за ней ухаживал. Война раскидала их по интернатам, но они верили, что снова смогут быть вместе.
— Я помню, когда ее только увидел, сразу понял, что больше от нее не отойду. Она просила воды, потому что сама встать не могла. Я ей приносил, — говорит Саша.

В комнату, в которой живут влюбленные, мы попадаем на следующий день. Все с той же свитой — парой санитаров. Также, к нам присоединяется директор.

Внезапно Света смотрит на директора и начинает его хвалить:
— Нам помогла наша администрация, наш директор, дай бог ему здоровья, счастья ему. Хорошая у нас администрация, директор хороший и персонал хороший, раньше было не так. Директора менялись. Но сейчас все хорошо, слава богу. И одежда есть, ни на что не жалуемся, и питание хорошие.

И дальше рассказывает свою историю:
— Мы пока в разлуке были, по телефону все время общались. Вернуться сюда, в Попасную, было нашим желанием. Потому что это наш дом. Теперь у нас своя комната и мы живем как семья.
Когда разлучили — тяжело было. Мы боялись, что интернат разбомбят, тогда уже и вернуться некуда будет. Поэтому мы все время звонили медсестрам, спрашивали: «Ну как там? Целый дом?». А нам говорили: «Вы обязательно вернетесь. Только надо подождать. Перестанут бомбить — сделаем ремонт и вернетесь».

Саша признаётся: каждый день ожидания давался ему тяжело.
— Я говорил ей, что надо быстрее приезжать. Ну не мог я ждать так долго. Не хотел там жить. В Кировограде мне очень плохо было. Даже вспоминать не хочу.
— А я ему по телефону говорила: скоро уже вернешься, уже почти не бомбят, будем ремонт делать. А потом в апреле они вернулись. Я жила в его комнате, было часов 12 ночи, я спала уже. И тут слышу, кто-то в коридоре говорит: «Где моя? Где моя?». И я узнала его голос. Забегает в комнату, обнимается. Такой радости никогда не было. После этого решили, что больше никогда не будем по отдельности. Потому что такие испытания — это судьба.

Все время беседы Саша держит Свету за руку.
— Мы вместе и у нас свой дом, — улыбается Света.

Возвращаемся в кабинет директора. По пути один из жителей протягивает скомканную бумажку.
— Поставишь — счастье будет, гарантирую, — говорит он и скрывается за углом коридора.
Что в бумажке — смотреть некогда. Может быть, имя, за кого надо поставить свечу?

На улице жарко, столбик термометра показывает 35 градусов. У корпуса работает трактор — это прокладывают водовод. За работой наблюдают жители интерната. Развлечений тут не много, поэтому смотреть за трактором очень интересно.

— Мы хотим капремонт делать. Ну и параллельно закупаем оборудование. Предыдущий директор у нас сбежал в «ЛНР». Тот, который был до него — тоже. У них были хищения. Последний должен был завезти материальных средств на 500 тысяч гривен, но они не доехали. Где эти деньги сейчас — никто не знает, — объясняет Александр.

Открывается дверь, сотрудница интерната несет какие-то папки, видит нас, и со словами «ой, простите», закрывает дверь. Директор продолжает рассказ:

— У нас сейчас по списку 129 человек. Здесь — 97, остальные в отпуске, часть по больницам проходят лечение. Много тех, у кого родственники на той стороне остались. Некоторые пересылают что-то. Приезжают. Но, в основном, нет. Этот интернат изначально был построен для трех городов: Свердловска, Красного Луча, Алчевска, тех, которые там остались (населенные пункты находятся на территории, временно неподконтрольной Украине).

У интерната есть свое кладбище, администрация организовывает похороны, если нет родственников.
— Мы в этом году уже шестерых похоронили. Это пенсионеры-инвалиды. Допустим, нам привезли пенсионерку, а у нее последняя стадия гангрены, что с ней делать? Спасти ее уже нельзя. Потому мы полностью организовываем похороны. Приезжает батюшка, одеваем обуваем, гроб предоставляем. Никого мы не хороним в пластиковых пакетах. Все делаем по-человечески, как надо.

Подходит время обеда, пора идти в столовую. Но директор внезапно против:
— Ну что там смотреть? Что вы там хотите увидеть? Ну едят они как надо, централизовано. А смотреть там не на что.

Уговоры не помогают, а затем Александр Колесников и вовсе торопит: время посещения вышло, а у него «срочные дела».
— Вы поймите, вы тут ходите, а больные думают, что что-то привезли. А вы ничего не привезли. Никому. А некоторые думают, что кому-то дали, а кому-то не досталось. Потом волнуются. Кто-то перенервничает и повесится. Зачем мне это надо? И потом у меня дела еще, питание надо реорганизовать, — говорит он и выпроваживает нас из кабинета.

В тот же день Александра Колесникова задержали в момент передачи ему денег. Прокуратура обвиняет его в том, что за 50 тысяч гривен директор пообещал закупать продукты питания, которые поставляются в интернат одним из предпринимателей, по завышенным ценам.

Около лавки во дворе столпились жители интерната — «Чак Норрис» показывает приемы. Мужчина любит фильмы про боевые искусства и обожает американские боевики.
Но в общем, он не агрессивный и свои навыки демонстрирует, скорее, шутя.